В своё время мы проиграли Холодную Войну. И проиграли не по Лиддел-Гарту, а по маршалу Фошу, получив перемирие на двадцать лет.

Населявшим Киев советским людям объяснили, что они теперь украинцы, а кто такие украинцы, куда и кем им жить — никто из них не знал. Да и не до того было. Вместе с тем, новое соглашение о восприятии, коллективно разделяемая картина мира, нынче известная как «шаблон», уже была кем-то подготовлена. Сразу внедрить её было, конечно, невозможно. Двадцать лет страна лежала под капельницей, по УТ-1 гопакировали шаровары, по украинскому радио шёл фестиваль скотской буколики — «мы пышаймося буты украйинцями» и прочие «из сыром пырогы»; контрапунктом к этому выступали Свидетели Голодомора и Чернобыля, а в паузах из Москвы доносилось ехидное хихиканье  над «незалежностью» — и только оно. Киевляне крутили пальцем у виска и посмеивались.
Тем временем в Киев со всех концов страны приезжала сельская абитура, ей сразу покупали квартиры. Интели, потенциально способные развернуть новоукраинскую идентичность от мазанок и кабанчиков к ракето- и моторостроению, к медицинской электросварке института Патона и самолётам КБ Антонова, эмигрировали. Люди разучились писать по-русски — в городе к концу девяностых осталось с дюжину «русских» школ. К этому времени в стране появились деньги. Образовалась прослойка хозяйчиков, живущих за счёт «купи-продай», которым крупные игроки, сидевшие на «схемах», установили потолок доходов. Власть, МВД и фискальные органы действовали заодно. Зарплата начдепартамента министерства составляла 70 долларов, а сверху ещё и спускали разнарядку на определённое количество денег в конвертах — впрочем, вернее будет написать «в коробках из-под офисной бумаги».
Потом был весёлый и безопасный майдан четвёртого года. Будущие «анижедети», глядя на пьяных от эндорфинов родителей, чётко усвоили — бунтовать можно, за это не накажут. Через десять лет скубенты, мелкие лавочники и распропагандированная образованщина решили, что «право имеют», но поимели они, вместе с миллионами взятых в заложники непричастных, лишь огромный чан дерьма пополам с кровью, который придётся пить, и пить до конца.                                                                                       

Русское слово «гражданин» обозначает городского жителя, украинский аналог «громадянин» обозначает члена сельской общины, «громады». Украинский, да и любой другой крестьянин неспособен организовать что-либо сложнее уровня садового товарищества в мирное и отряда самообороны в военное время. Кто-то должен был ему помочь. В 1994-м году в Карпатах существовал как минимум один тренировочный лагерь боевиков, свидетельствую. Шесть возрастов, индоктринация, телесные наказания. Эти люди должны были оказаться в роли центров кристаллизации майданствующих масс, просто потому, что больше им деться было некуда. Однако конфликт такого масштаба не возникает между людьми, людям нечего делить, кроме пищи (читай: денег), самок и иерархических позиций, позволяющих доминировать над наибольшим возможным количеством сородичей. Это обезьянье, а у обезьян нет войн, только набеги. Оставив вопросы матчасти за скобками, можно сказать, что воюют идентичности, шаблоны, образующие — для внешнего наблюдателя — нечто наподобие надчеловеческого существа из синхронизированных групп, т.н. эмергентность.
Если  дозволено убить первого встречного, заклеймив «титушкой», это обычный терроризм. Если же атаковать символы, например памятники и воинские захоронения, это указание на предстоящий геноцид. На то, что новоявленная эмергентность «намерена» уничтожить или рассеять субстрат предыдущей. Жители Юга и Востока совершили ошибку, отдав противнику право обозначать, что и кто именно является украинским и украинцем — а ведь без этого он мог и не выжить. Обозначать украинских путчистов «фашистской хунтой» было ещё более тяжёлой ошибкой, ведь «озверевшие погромщики» куда как менее легитимны. «Фашизм», это часть старой советской идентичности, её боевая химия, неприкосновенный запас. Несколько десятков лет накачивали этот мобилизационный потенциал и он пережил своих создателей. И что же? Людей подставили, выведя на улицы при помощи суррогата идентичности из полосатых ленточек, российских флагов и «Русского Мира», о котором каждый лебедь, рак и щука имеет своё частное понятие — в лучшем случае. Живые люди вышли защищать мёртвые памятники — и остались стоять, без обеспечения и руководства. Их попросту сожгли, отдав последующее сопротивление в руки местечковых бонз, уголовников, авантюристов, «лишних» людей и, вишенкой на торте, известного персонажа с комплексом Орлеанской Девы и габитусом галантерейного приказчика.
Воля ваша, но конфликт на Донбассе пока что выглядит либо диверсией, обеспечивающей отложение Крыма, либо договорным разделом Украины.
«Несколько лет назад мы возвращались в ПВД УКРПОЛБАТ на полигоне одной европейской страны. Учения подходили к концу; за полчаса до того главком одного из видов ВС Украины (по кличке „Маленький Мук“) и его свита погрузились в колонну микроавтобусов и отправились восвояси; то же и мы. „Показуха“ прошла удачно, дома ротного ожидал приказ о производстве в капитаны, и он на некоторое время забыл, что его собеседник — шпак. Мы говорили о башмаках (форму теперь за свои покупать) и сургуче (пять тысяч долларов — и ты миротворец, ну или „позвонком“), о капусте (тысячу за квартиру да полторы за машину отдай, а остаток ниочём вообще, хорошо хоть жена работает) и королях (амеры уж и так, и сяк расстарывались, чтобы нас в Афган заполучить, да генералы много запросили), потом я почему-то спросил: а к русским вы как? К русским никаких вопросов не оказалось. Но если приказ, то как положено.»
Я не знаю, жив ли он теперь, живы ли другие, и сколько авелей они уже отправили под хлорку. Не хочу узнавать. С оф. составом работали уже тогда, точечно — курсы английского, миротворчество, КФОР, поездки в  академии НАТО, перспективы в ЧВК. Двух-трёх «слонов» национально-футбольной ориентации загнали в ряды при помощи доброго слова дознавателя и «татьяны». В личное время они читали катехизисы от МАУП, набранные крупным псевдославянским шрифтом, и были, сами не зная того, уже оглашены и посчитаны.
Посчитаем и мы. Спрашивают, что может быть ценнее человеческой жизни? Но «человеческой жизни вообще» не бывает, это абстракция. Бывают жизни своих и жизни чужих. Все разговоры об универсальной ценности жизни человека предназначены для внешнего употребления и оказались ничтожны как в Индии, так и на Филиппинах, в Архангельске и Владивостоке, на Тараве и Окинаве, в Корее и во Вьетнаме, в Ираке и Афганистане.  Хотим мы этого или нет, но каждая человеческая общность связана «кровью» своих покойных и ныне живущих элементов (т.е., все мы родные друг другу) и «почвой», в которой они лежат (каждый из нас жив лишь благодаря тому, что кто-то когда-то от жизни отказался).
Кто ополчается на брата, убивает себя (и всех своих) с каждой добытой головой. Потому что один человек — не человек, а клетка. Каждый отбитый осколок портит всю голограмму. Когда брат задумал тебя убить, покажи ему зеркало. В отражение выстрелит лишь тот, кто отчаянно стремится перестать быть, а таких немного. Окажи им некто вовремя такую услугу — и сегодняшнего кровопролития могло бы не случиться. Сейчас уже поздно.
Так вот, ценнее жизни чужого — жизнь своего. Но что может быть ценнее и этой жизни? Две такие жизни. Лучше потерять Украину, чем погубить Россию, потому что сердце мира где-то там, а вовсе не в Палестине, и наши охраняют его не одну тысячу лет. Но нашу прежнюю общность хорошенько растворили. Затем склеили две и натравили друг на друга, раздав личины, чтобы легче было убивать. Поэтому те, кто радуется нынешней русской консолидации, (возможно) приветствуют будущую гибель:
«Чтобы уберечься от воров, которые взламывают сундуки, шарят по мешкам и вскрывают шкафы, нужно обвязывать [все] веревками, запирать на засовы и замки. Вот это умно, говорят обычно. Но приходит большой Вор, хватает весь сундук под мышку, взваливает на спину шкаф, цепляет на коромысло мешки и убегает, боясь лишь одного, — чтобы веревки и запоры [не оказались] слабыми. Тогда те, которых прежде называли умными, оказывается, лишь собирали добро для большого Вора.»
Тебя опять хотят погубить, Ивангеле. Твои клетки пожирают друг друга, но это не война, нет. Это сотрудничество. В прошлый раз они были красными и белыми, в этот — двухцветными и полосатыми, и нет, они вовсе не сами окрасили себя в эти цвета. Это сделали те, кто и в прошлый раз отпилил тебе голову, чтобы позволить себе ещё век скотской жизни. И заметь, каждую свою победу они представляют как поражение в очередной отечественной войне. Опять все флаги в гости к нам.