Камераден.
Наш главный по работе с л\с, камрад 12584 затронул очень важную тему.
Кто они, русские? Что это, быть русским?
Ответь сам, я не знаю. Я ведь нерусь, и могу только байки рассказывать.




Русский не умирает
Он кончается
Заканчивается, как роман о любви
Вот они еще танцуют
На террасе отеля
Но ты понимаешь
Осталось три страницы
И всё.
Русский не умирает
Он подходит к концу
Как боеприпасы
У защитников форта
Кто-то говорит слово всё
Достаются финки
И всё.
Русский не умирает
Он просто выходит
Из дома
Окопа
Из тела
И растворяется.
Все-таки лучше, если в метели.

Ю. Смирнов


«Русские идут, русские идут. Они везде. Я видел русских солдат»
 
Дж. Форрестол





Двадцать восемь лет тому назад малолетний 1108 проснулся посреди тихой киевской ночи и заплакал, «потому что огонь». Кто-то из наших пошёл туда, в огонь, чтобы я мог жить. Через несколько дней кто-то из наших в институте ядерной физики позвонил матери и сказал уезжать. Тем же вечером я был посажен на московский поезд, и всё завертелось. Я вернулся через два с половиной года, и всё это время Родина держала меня на руках.




Кто-то в маске и полиэтилене проверил меня дозиметром. Кто-то устроил в интернат, потом в пионерлагерь, потом ещё в два. Потом меня взяли пожить в семью, третьим ребёнком. Позже, в крымском санатории, кто-то поил меня кислородным коктейлем и водил смотреть на зимнее море. Кто-то учил меня в лесной школе. Потом в нормальной, но из окна был виден Памир, а по улицам ходили ишаки  — и да, меня взяли жить в семью, пятым ребёнком. И так далее, и тому подобное — список тех, кому я обязан жизнью, бесконечен, и пополняется до сих пор.



Очень многие из этих людей не были русскими по крови, а некоторые плохо говорили по-русски. Но именно русские построили единственную на земле Страну, в которой такое стало возможным. Именно русские заплатили за неё своей кровью, самим будущим своим. Тысяча девятьсот девяносто проклятый год – это вовсе не «ход истории», и даже не столько «действия противника».
Это эхо Войны.
В моём раннем детстве люди, пережившие войну, были ещё живы. Я помню пляж в Алуште, полный пляж людей,  и у каждого чего-то не хватало. Безногий помогал раздеться безрукому. Дядька без кистей рук зажимал санаторную книжку в страшных клешнях, сработанных из локтевой и лучевой костей. Другой, с негнущимися ногами, пригласил нас к себе в село и катал меня на смешном «Запорожце» с ручным управлением. Этим людям не нужна была никакая Паралимпиада, они жили обычной жизнью, и глаза их источали свет.



Ещё не был взят Берлин, а страна уже готовилась к новой войне. Мой дед был в составе трофейной команды на заводе «Анорганы», на Одере. Там производили боеприпасы с маркировкой «три зелёных кольца». Никакой документации, только записная книжка, забытая в кармане лабораторного халата. Немцы отбили завод, но их отогнали, а группа возобновила работу. Формула была раскрыта, оборудование эвакуировано в Союз.  Не дают работать, говоришь?

Был и другой дед. Его диплом был утрачен во время оккупации. Он сдал все экзамены ещё раз и возобновил работу.  Поздно учиться, говоришь?

Мой дядя в 45-м году был минёром. Он не ошибся ни разу, но ошибся его товарищ. Контузия позвоночника, костный туберкулёз, пересадка кости – в двадцатилетнем возрасте. Три года без движения в гипсовом гробу, три года смотреть на мир за окном в маленькое зеркальце. Три курса института лёжа, два стоя. Он умер восемь лет назад.  Проблемы у тебя, говоришь?



Всё по воле твоей, камрад. Особенно сейчас. Слышишь стук? Это ведь не дождик по крыше стучит, это земля стучит, по крышке гроба твоего.
Решишь  считать себя русским, не пизди об этом. Все живут, а ты на службе. Нахуй щястье, детей бы выкрутить. Говори делами, и тебя узнают, будь ты хоть негром преклонных годов. Это вообще не столь важно -  в братской могиле все, как ни странно, братья.